Лоуренс Лессиг

Востребование общин

Версия 1.01

Благодарю Кэти Чо за содержательные комментарии к ранним версиям.

Если природа и создала нечто наименее пригодное к личному владению, то это порождение мысли, называемое идеей, которой личность можеть обладать ровно до тех пор, пока не поделится ей с другим; но в момент оглашения идея переходит во владение каждого, и получатель не имеет возможности отчуждения. Особенностью её также является то, что нельзя владеть какой-либо её частью, но только ею всей полностью. Получающий идею от меня, обогащается, не обедняя меня, так же, как тот, кто делится светом своей свечи, не оказывается сам в темноте. То, что идеи должны распространяться свободно от человека к человеку по всему земному шару в целях укрепления нравственности, взаимного совершенствования людей и улучшения их положения, кажется было благосклонно задумано самой природой, когда она создала их, способных, подобно огню, заполнять всё пространство без уменьшения своей плотности, и, подобно воздуху, которым мы дышим, в котором перемещаемся и благодаря которому существуем, не поддающимися ограничению или частному присвоению. Изобретения, таким образом, не могут, по природе своей, быть предметом собственности.
Томас Джефферсон. Письмо к Айзеку Макферсону от 13 августа 1813 г.

Прошло десять лет с провозглашения нашей победы в Холодной войне: десять лет с тех пор, как пал коммунизм в Европе, и вместе с ним последний европейский режим, для которого Карл Поппер был врагом, а Карл Маркс – другом. Мы многие поколения сражались в Холодной войне за идеал открытого общества. За идеал такого политического и общественного устройства, где идеи распространяются свободно, где творчество и прогресс не направляются сверху, где никто не контролирует ваше сознание. Мы победили в этой войне. Революции 1989 года были революциями во имя того самого открытого общества.

Два года назад, когда я приехал в Гарвард, Чарли Нессон говорил о создании общин в киберпространстве. Я его не понимал. Он говорил о необходимости поддержки территорий в киберпространстве свободных от контроля – открытых и свободных. Это казалось мне слегка сумасбродным. Что он имеет в виду? Идея выглядела старой – мечтания детей шестидесятых. И вообще, кому нужны эти общины? Киберпростраство не являлось ограниченным пространством, где каждому есть, что достроить. Это не американский континент, здесь не требовалось несколько дней, чтобы добраться до Тихого океана. Если есть что-нибудь, что вам не хватает в этом пространстве, что-нибудь, что вы хотели иметь, просто добавьте это. Так я считал.

Мы находимся в критическом моменте истории нашего будущего, и мы, в определённом смысле, застряли. Мы остановились, я полагаю, потому что большинство думает, также как я раньше. Большинство воображает, что это пространство бесконечно расширяемо и, следовательно, абсолютно незамкнуто. Большинство думает, как и весь мир десятилетие назад, что открытое общество победило и закрытое общество – пройденный этап; большинство думает, что Джефферсон прав – природа защищает идеи и ничто не может лишить их свободы.

Но Джефферсон был не прав. И, поскольку он не прав, закрытое общество не мертво. И, поскольку закрытое общество не мертво, прав Чарли Нессон. Мы находимся в критическом моменте истории нашего будущего, потому-что являемся свидетелями крушения того, что создавалось 2000 лет – крушения открытого общества, триумфа закрытого общества и разрушения интеллектуальных общин. Мы наблюдаем, как это крушение производится руками врага, позаимствовавшего риторику нашего прошлого – риторику свободы, организованную вокруг идеала собственности.

Собственность.

Джефферсон любил собственность. Джефферсон любил собственность в виде маленьких ферм. Он любил продукцию малых фермеров, любил мир, где каждый был фермером, и чувство гордости, приходящее к каждому, управляющему собственной маленькой фермой.

Открытое общество любило собственность. Наша битва против коммунизма имела в качестве союзника коммерцию. "Свобода придёт", – говорили либертарианцы, – "через свободный рынок". Открытые рынки подразумевали открытые общества. Свободно обмениваемая собственность подразумевает уважение к правам человека. Собственность была двигателем свободы; она становилась силой, противостоявшей тирании государства. Но существовала, заметим, некоторая угроза от самого двигателя свободы, касающаяся поучения Джефферсона: "Изобретения, таким образом, не могут, по природе своей, быть предметом собственности".

Но Джефферсон вновь был не прав. Или частично не прав. Прав по сути – одна из частей американской конституции, больше всего беспокоивших Джефферсона, была часть, дававшая Конгрессу власть создавать монополии на идеи и монополии на их выражение – статьи о копирайте и патентах. В письмах к Мэдисону Джефферсон говорил об опасности монополии, особенно монополии на идеи. Но Джефферсон для своего времени был чудаком – уважаемым и влиятельным, но чудаком. А Мэдисон был практиком. Мэдисон знал, что мы были слишком меркантильны, чтобы отказаться от идеи покровительствуемых государством монополий. Поэтому он убеждал Джефферсона в необходимости небольшого компромиса. Он убеждал Джефферсона, что мы можем продать крошечный кусочек нашей души, и ничего не случится.

В конце концов Джефферсон угомонился. Он считал, что Первая Поправка ограничит копирайт, он думал, что природа защитит идеи, и он полагал, что, будучи членом комиссии по патентам, сможет установить прецеденты, послужащие руководством к действию для обозримого будущего. (Что для Джефферсона было не очень долго. Джефферсон верил в перманентную революцию, верил в кровопролитие каждые 19 лет; его горизонт был недалёк).

Но, прибегая к компромиссу, Джефферсон пребывал в иллюзии неизменности мира. Природа защитит идеи от собственности, природа не допустит, чтобы кто-нибудь контролировал поток воздуха, природа гарантирует, что идеи будут распространяться подобно огню без уменьшения своей плотности – всё это были свойства того мира, который знал Джефферсон, и он полагал, что они являются свойствами любого из возможных миров.

Но это не так.

Мы только что вступили в эру, в которую картина мира Джефферсона оказывается ложной. Не только в техническом или буквальном, но и любом другом смысле, какой мог бы иметь в виду Джефферсон. Мы вступили в эру, в которую природа больше не защищает нас. Теперь, если мы хотим, чтобы идеи распространялись свободно, чтобы они, по словам Джефферсона, распространялись "свободно от человека к человеку по всему земному шару в целях укрепления нравственности, взаимного совершенствования людей и улучшения их положения", мы должны приложить усилия. Мы вступили во времена, когда можно переделать природу, чтобы контролировать идеи и их распространение, чтобы перекрыть свободные потоки информации, чтобы закрыть открытое общество. И всё это во имя собственности.

Мы вступили в эпоху, когда код нашего времени может быть переписан таким образом, что люди, владеющие интеллектуальной собственностью имеют власть – через закон и через упомянутый код – блокировать, останавливать, присваивать идею, и делать криминальным или по крайней мере крайне затруднительным любое использование идеи без разрешения собственников. Вы вступили в эпоху мира, сконструированного вопреки природе.

Как?

Последние несколько лет в интернет-политике произвели на свет множество законов и лозунг: "Позволим Интернету самому позаботиться о себе; правительство ничего хорошего здесь сделать не сможет". Этот лозунг пришёл, как ни удивительно, от демократического президента, через уста его архитектора национального здравоохранения Айры Магазайнера. Таким образом, последние несколько лет мы прожили в блаженной иллюзии, что Сеть заботится о себе сама, свободно от влияния правительства.

Но, конечно, неверно было бы считать, что правительство останется в стороне. Неверно, что правительство не предприняло шаги для регуляции Интернета. Последние несколько лет показали экстаординарную экспансию прав интеллектуальной собственности, от удлинения срока действия копирайта чуть ли не до миллиарда лет, до объявления вне закона программ, преодолевающих защиту от копирования (даже если снятие защиты служит целям добросовестного использования), до невероятного расширения границ патентной защиты, путём рождения доктрины патентования бизнес-процессов, до вероятного проведения Конгрессом Билля о защите баз данных.

Налицо правительственное регулирование в массированной форме. Регулирование, предоставляющее беспрецедентную власть собственности и, следовательно, контролю над идеями. В связке с соответствующими технологиями это приведёт к киберпространству, отрицающему Джефферсонову природу – с абсолютным контролем за использованием и распространеним контента. Мы присутствуем при закладке основания будущего, которое даст держателям "интеллектуальной собственности" такую власть над этой собственностью, какой они не обладали никогда ранее. Это будет власть, которую Джефферсон мыслил невозможной; власть, полностью нарушаюшая всегда существовавший баланс в области интеллектуальной собственности; власть, которая сделает возможным закрытие общества, ныне называемого открытым.

Власть через собственность создаёт закрытое общество, где для того, чтобы использовать идею, написать критическую статью на произведение, процитировать "Дональда Дака", каждому нужно получить разрешение от кого-то ещё. Шляпа в руке, почтительный вид; общество, где мы, перед тем, как что-либо использовать должны просить: просить, чтобы критиковать; просить, чтобы разблокировать; просить, чтобы прочесть; просить, чтобы посмотреть; просить, чтобы сделать всё то, что в свободном обществе – обществе интеллектуальных общин – не контролирует ни один человек, ни одна корпорация, ни один совет, но каждый получает даром.

Мы закладываем фундамент того самого общества, которое, как мы думали, было побеждено нами 10 лет назад.

Я хочу в реальных терминах, с реальными примерами, изложить то, что понял. Но вначале, хочу упомянуть деталь, которая всё больше и больше поражает меня как самая удивительная черта всех этих перемен. Где был АСГС? (Американский союз гражданских свобод. - Прим. переводчика) Что самое удивительное в этих переменах – после того, как вы осознаете их и их потенциал – то, что ведущие группы защиты гражданских прав в Америке их, кажется, не замечают. АСГС вся погружена в важнейшую битву за порнографию в киберпространстве. Огромные ресурсы брошены на отражение попыток Конгресса (пока что двух, но, без сомнения, будут ещё) оградить детей от порно. И хотя я всецело за недопущение COPA (Закон о защите ребёнка в Сети – Прим. переводчика), или CDA (Закон о благопристойности в Сети – Прим. переводчика), или ещё какого слова на "C", которое выдумают в следующий раз, я полностью сбит с толку по поводу приоритетов. Конечно, гражданские свободы будут скомпроментированы, если COPA примут; конечно, киберпространство станет другим, если порнография не будет доступна на каждом углу. Но что это по сравнению с угрозой возврата к закрытому обществу? По сравнению с угрозой свободному слову, исходящей от приватизации идей?

Я уже говорил, что существует ясный ответ на вопрос о приоритетах — ответ циника. "Следуй", – сказал бы циник, – "за деньгами". "Плейбой" может быть нашим союзником в борьбе за свободу слова в Сети, но он никогда не станет нашим союзником в борьбе против чрезмерного копирайта.

Но я не принимаю циничные объяснения. Есть и другое. Более верный ответ предполагает не злодейские мотивы, а изъян в культуре. Мы как культура не видим того, о чём говорил Чарли два года назад при основании Центра (Центр Беркмана, с которым сотрудничает Лессиг – Прим. переводчика). Мы приняли то, что нам, с помощью дурной чикагской риторики, впарили по поводу владельцев контента . Мы не видим места для интеллектуальных общин, поскольку мы видим место только для "собственности".

Да, это дурная риторирика, потому что даже Чикаго не может обосновать приватизацию идей и контента, которую сделал возможной новый мир. Никто — и уж конечно не я — не против интеллектуальной собственности, в разумных пределах. Никто — и уж конечно не я — не против ограниченного, но эффективного права авторов и изобретателей контролировать то, что они написали или изобрели. Битва идёт не против интеллектуальной собствености (ИС), битва идёт против нарушения баланса в области ИС. Против ИС, доведённой до крайности, но не против ИС в исторических формах. Я спорю с тем, что появилось только сейчас, но не пытаюсь переиграть проигранную Джефферсоном битву. На мой взгляд аргументы Мэдисона сильнее, некоторая монополия необходимима. Но вопрос не в необходимости вообще, вопрос в мере.

Итак, чтобы получить предствление о крайности, в которую мы впадаем, чтобы увидеть, насколько она отличается от того, что было раньше — обдумайте вот это.

Двадцать пять лет назад только такие компании как New York Times могли быть издателями, только такие компании как IBM могли производить программное обеспечение, только такие компании как Sears могли вести массовую торговлю. Это была "природа" жизни 70-х — времени жуткого диско и крупных компаний. Экономические ограничения в пространстве реальной жизни были таковы, что заправляли только большие парни. "Так задумано природой", – говорили экономисты, – "и вы не сможете её обмануть".

"Наступил рассвет", – сказал Рональд Рейган в 1980-е. То было утро Америки. Наступил рассвет эры, когда компьютерная мощь повернулась к обычным людям. Это было время революции PC, когда парень по имени Билл смог провести титана IBM и превратить крошечный кусочек второстепенного кода в доминирующую операционную систему на самой интенсивно развивающейся компьютерной платформе мира. Мощь, воплощённая в кремнии, привела к изменению экономики и перераспределению власти.

1990-е были 1980-ми в квадрате. Интернет, всё больше расширявший число пользователей, предлагал невероятные перспективы, рождённые воображением Билла Гейтса, побившего IBM. Стал возможным мир, где не только New York Times мог публиковать, где программы могли быть произведены не только в IBM, где каждый, а не только Sears могли продавать. Интернет убрал все входные барьеры, установленные миром больших компаний. Были разрушены структуры, делавшие естественным их преобладание.

А теперь – вещь, важная для понимания — то, что увидел Чарли, ключевой момент. Законы, написанные Конгрессом — назовём это кодом Восточного побережья, и законы, написанные программистами — защищённые системы, схемы управления правами, процедуры аутентификации или, для краткости, код Западного побережья (на Западном побережье – в Калифорнии – находятся основные программистские центры США, центры федеральной власти находятся на Восточном побережье - Прим. переводчика) — это два типа кода, вместе восстанавливающие мир 1970-х. Эти два типа кода, соединяясь, воссоздают входные барьеры, разрушенные Интернетом. Они снова создают ситуацию, когда только New York Times, или его аналог 21-го века – Тед Тёрнер, и Sears, или его аналог 21-го века – Disney, и IBM, или его аналог 21-го века — сами, знаете кто, решают, что будет построено, сказано или продано в этом пространстве.

Как?

Любое высказывание в киберпространстве считается "публикацией", что вроде как передаёт его в ведение авторского права. (Почему это так, мне не понятно. Мне кажется, требуются более убедительные аргументы тому, что каждое слово, произнесённое мною в киберпространстве, "опубликовано", в то время как в реальном мире опубликовано только то, что зафиксировано на материальном носителе. Это случайность устройства киберпространства, что здесь фиксируется всё; почему эта случайность определяет закон, мне не ясно – Примеч. автора). Пока авторское право снисходительно, пока взыскания незначительны, пока давление слабо и дорогостояще – пока всё это верно, расширение действия авторского права мало что значит.

Но тогда, когда коды Западного и Восточного побережий облегчают применение авторского права — превращая нарушение копирайта в преступление, или когда код Западного побережья делает дешёвым отслеживание нарушителя — вот тогда факт, что всё, что угодно может оказаться в сфере действия авторского права, начинает значить очень много. Это становится крайне важным. Любое высказывание, не являющееся абсолютно оригинальным (а какое является им?) попадает в сферу контроля кого-либо ещё.

Однако, знатоки ИС могут сказать: "Да, но даже если всё является "публикацией", не всё может быть защищено копирайтом. Копирайт требует определённой оригинальности. Не всё, что я написал, является "оригиналом".

Верно. И у нас имеется решение Верховного Суда по делу Фейста, устанавливающее этот важный принцип. Но Конгресс лихорадочно пытается обойти это решение. Он лихорадочно пытается провести Билль о защите баз данных, который превращает то, что не подпадало под копирайт в защищённое. Данные как собственность. Факты под контролем. Преступление "использования" данных, защищённых Биллем защиты баз данных. Давление ещё более усилится. Чтобы опубликовать, вы должны быть New York Times или Disney, потому что только New York Times или Disney могут позволить себе купить права. Каждое использование приводит к ситуации покупки прав, а значит, только тот, кто может позволить себе покупку, получает возможность использования.

"Права". Продать права. Здесь – первый ключ к сущности общин. Общины означают право говорить, или публиковать, или производить без предварительного получения разрешения кого-либо ещё. Общины означают мир без ограничений, вводимых "по умолчанию", где существует пространство для высказываний, не зависящее от чьей-либо воли.

Свобода говорить, а также производить. Изобретать и творить. Однако, есть и вторая, менее известная угроза общинам. И она, я опасаюсь, в некотором смысле хуже копирайта.

Патенты. Патент – орудие правительственной регуляции. Некий бюрократ в Вашингтоне решает, обладает ли ваше изобретение достаточной новизной, чтобы заслужить 20-летнюю правительственную монополию. Для этого проверяющий должен проверить остальные изобретения. Посмотреть, не разработал ли кто-либо ещё эту идею первым. Это называется проверкой приритета. Только, если ваша идея действительно нова, вы получите право на патент.

По крайней мере, в теории. Практика же значительно отличается от теории. На практике проверяющий в среднем затрачивает менее 8 часов на проверку приоритета. На практике все стимулы работают на выдачу патента. Проверяющий получает премию за оформление монополии, отказ в ней никак не стимулируется. Весы склоняются в пользу выдачи патентов. Мы платим бюрократам за создание неприкосновенных, охраняемых государством монополий.

"Ну и что", – скажут знатоки? Если патент спорен, его можно оспорить. И, если он выдан незаконно, он будет признан недействительным.

Правильно, в том случае, если у вас есть примерно 1,2 миллиона долларов для оспаривания патента, тогда вы скорее всего выиграете. Но кому это надо? Забудем о цене: ваш выигрыш не означает, что патент перейдёт к вам. Если вы выиграете, патент не получит никто. Идея вернётся к общинам. Кто на этом заработает?

Правда в том, что эти монополии являются важным входным барьером. Большие компании собирают патенты не ради лицензионного производства, большие компании собирают патенты, чтобы торговать ими. Если вы, открыв дело в Сети, сталкиваетесь с патентами, даже если это спорные патенты, ваш выбор ограничен: платить или прекращать деятельность.

Мы воссоздаём 1970-е. Мы создаём мир, где только крупные компании могут производить. И мы идём к этому посредством закона. Законы, а не экономика; власть, а не природа.

Мы должны выработать тактику сопротивления. Мы должны показать, что эта одержимость собственностью не имеет отношения к той собственности, которую имели в виду отцы-основатели. Мы должны показать, что она ведёт к воссозданию закрытого общества. Мы должны показать, что ИС всегда предполагала баланс между частным интересом и общинами. Мы должны создать мощное общественное движение в поддержку наших идей. Мы должны доказать людям, что сопротивление приватизации идей не есть коммунизм.

Но нам не хватает ресурсов. Риторика сегодня не на нашей стороне. Сегодня даже Барни Франк говорит о защите баз данных: "Почему я должен защищать право кого-либо "красть" информацию".

"Красть". "Идею". Идеи, вопреки Джефферсону, объявляются бесспорным предметом собственности. Ведь только собственность может быть украдена.

Нам нужно найти способ противостоять этому противоречию в умах. Проект "Открытое общество" Центра Беркмана – небольшой шаг в этом направлении. Наша цель – напомнить людям, насколько мы ценили открытость в прошлом. Начиная не с Движения свободного программного обеспечения Столлмена, не с Движения открытого ПО, но на протяжении всей нашей истории.

Также мы запустили ряд проектов поддержки открытого общества, основанного на общинах. Противостояние законодательному расширению копирайта, создание открытого кода для образования, продвижение проектов открытого гос. управления, финансирование открытых исследований, поддержка открытого ПО. Это попытка показать людям, что у общин есть неоспоримое место в свободном обществе, и что общины возникают только там, где их строят.

Это – попытка сделать то, о чём Чарли говорил два года назад. Я по натуре склонен к пессимистическому и мрачному видению будущего, не пеняйте мне за это. Неугомонная натура Чарли склонна к оптимизму и надежде, за что ему спасибо. Когда, спустя поколение, мы оглянёмся назад — если мы будем иметь возможность глядеть свободно и открыто — мы вспомним это время, как время вдохновения идеями Джефферсонона – то чем уже занимается Нессон. Моя же работа – не вдохновлять. Моя работа – пугать.

Пусть наступит день, когда общество вновь станет открытым. Во всех возможных смыслах.